В жизни каждого из нас есть место и взлетам, и падениям. Есть победы, есть потери и поражения. Вот только для каждого из нас победа своя. Что считает своей главной победой в жизни ветеран, который прошел Великую Отечественную Войну? А Ветеран Афгана? А если отойти от темы войны и узнать о победе у
девушки, которая вопреки диагнозу стала мастером спорта, и прошла свою «войну», войну за жизнь? И в чем заключается победа матери? Какая она? Ответы кажутся очевидными. Но только на первый взгляд.

текст Регина Гауффе фото Валентин Клейменов

Страницы жизни Ильи Полещука

Имя Ильи Николаевича Полещука в Нижневартовске слышал, пожалуй, каждый. Как минимум в канун Дня Победы. А с прошлого года его лицо стало знакомо еще большему количеству жителей города: на фасаде дома, где он живет, разместили портрет Ветерана Великой Отечественной войны.

Сюжеты в новостях, заметки в газетах и журналах, истории на страничках информационных сайтов и посты в социальных сетях — рассказов о нем много. Но что мы на самом деле знаем про этого человека, который прожил 93 года по-настоящему насыщенной и интересной
жизни?

Ему было 14 лет, когда началась Великая Отечественная Война. Он жил в селе Саратовка, в Казахстане. В 1942 году в поселок эвакуировали 10 семей с территории оккупированной Украины.
«У меня в это время было два друга — Сережа и Саша. Мы все время втроем дружили. И когда к нам привезли эвакуированных, мы стали думать, как им помочь. Двое из них учились в нашем классе, и жили они впроголодь. Тогда мы с друзьями начали ходить по поселку и собирать что у кого есть — хлеб, молоко…Так мы собирали им еду около недели, а потом решили пойти к директору нашей школы. На перемене директор собрал всех школьников, комсомольскую организацию, решили за каждой улицей закрепить учеников, чтоб они узнавали, как они, чем помочь, в чем нуждаются. Этим мы занимались два года».
А в 1944 году эвакуированные одноклассники не пришли в школу. Троица «Тимуровцев», как я про себя назвала Илью Николаевича и его друзей, отправилась к ним в гости, чтобы узнать что случилось? Как оказалось, у них нет теплой одежды, из старой мальчики выросли, ходить просто не в чем. Эту проблему наши герои решили с детской непосредственностью — оторвали войлок, которыми были обшиты комбайны, и отдали знакомому дедушке, чтобы он сшил из них ребятам чуни — в них можно было пережить холода…
…Потом их вызвали в милицию и предъявили обвинение — вредительство, за которое могли посадить на 10 лет.
«В то время не то, что сейчас, что хочешь, то и творишь. В то время были законы, которые надо было выполнять», — с усмешкой отвечает Илья Николаевич на мое удивление от осознания того, что ребята, которые просто хотели помочь тем, кто нуждается, могли лишиться свободы на такой большой срок.
Но, повезло. Хотя удача ли? Вместо тюрьмы их было решено отправить в армию. На тот момент Илье Николаевичу не исполнилось даже 17 лет.

ризван в армию и направлен в Ташкент в летно-штурманское училище. Вот только после повторного прохождения медицинской комиссии кандидата в пилоты признали непригодным к летной службе — подвела «центрифуга». Илья Полещук получил распределение в 211 запасной стрелковый полк, который базировался в Самарканде. В армии он провел долгие 9 лет — вплоть до 1953 года. О которых, как и многие прошедшие войну, рассказывает неохотно. Прошел Русско-Японскую войну, затем боролся с украинской повстанческой армией в 1950 году. В 1951-ом его направили на новый аэродром Петрозаводска начальником отдела связи. И там в 1952 году он женился.
«Расскажите, как это произошло?», — я вспоминаю его супругу, Анну Кузьминичну, и на ходу пытаюсь посчитать, сколько лет они в браке, но цифры в голове не складываются.
«Очень просто! — отвечает Илья Николаевич со смехом, — наши точки были за рекой, и дорога проходила как раз через поселок. И вот мы проходили мимо, да встретились нам девчонки. Одну я увидел, ну вроде ничего, неплохая, приглянулась мне. Узнал, где она живет, с ней даже не разговаривал, сразу пришел к ее отцу. Так и так, мол, мне понравилась ваша девочка, хочу ее взять в жены».
«Так сразу!?», — мне сложно сдержать эмоции и не задать этот вопрос, вспоминая бесконечные истории современных девушек, которые предложения ждут едва ли не годами. И восторг от уверенности и смелости 26-летнего юноши по имени Илья. Или дело просто в том, что время другое было?
«Так сразу! Ну и сидели мы с ее отцом, я принес бутылку. Разговаривали, а она была в другой комнате. И вот ее отец говорит: «Нюрка, иди сюда! Вот. Твой мужик будет».
Вместе они уже 69 лет. 23 февраля следующего года они будут отмечать 70-летие со дня свадьбы.

Спустя год после свадьбы его демобилизовали. С супругой они переехали в Магнитогорск, там он возглавил местное отделение ДОСААФ, но ненадолго.
«1953 год — умер Сталин, и тут большая амнистия. Криминал наполнил город. Начались убийства, грабежи. Милиция не справлялась, и облисполком принял решение принять в органы тех, кто только демобилизовался. Меня пригласили, сказали: «Пойдешь в милицию — квартиру дадут». Я

и согласился, жилья-то не было. Так я попал в уголовный розыск, мне присвоили звание младшего лейтенанта. Проработал я там 3 года, до 1956 года. Ушел, потому что разругался с начальством. Не люблю несправедливости!»
В 1956 году к Илье Николаевичу обратился бывший заключенный, который долгое время не мог устроиться на работу, и пришел просить о помощи в трудоустройстве. Полещук поговорил с начальником отдела и тот назначил встречу с просителем. Итог этой встречи и стал причиной конфликта нашего героя с руководством.
«В то время было много банд, преступных группировок. Начальник отдела начал его вербовать, надо было в одну шайку забросить своего человека. Но тот — ни в какую. Тогда начальник сказал ему: «Или ты пойдешь в агентуру, или я тебя посажу…»
Угрозу он выполнил, человек, который пришел за помощью, в итоге снова оказался за решеткой на еще два долгих года.
«Я так разозлился, поругались, чуть ли не до драки. Написал рапорт и больше не вышел на работу, уехал на целину».
Там он закончил автомобильный техникум, затем курсы начальника автоколонны. К этому времени у них с супругой уже были дети. Он работал начальником Красивинской автоколонны. Потом снова переехал уже в центральный Казахстан, работал в автобусном парке. Оттуда ушел на пенсию. После развала союза казахи начали преследовать русских, и его семье пришлось уехать в Белгородскую область, продав квартиру почти за бесценок. Там им удалось купить небольшой домик, где они прожили 10 лет.
«Потом я заболел, мне хотели ампутировать ногу, сыновья Володя и Юра приехали, помогли, говорят: «Продавай тут все, папа». Я продал и переехал в Нижневартовск. Это был 2005 год». Илья Николаевич замолкает, глядя в пустоту.

Я какое-то время тоже не решаюсь задать вопрос, но пересиливаю себя:

-А Вы не поддерживали связь с Сашей и Сережей?

-Сережа погиб во время Русско-Японской. Он был штурманом, их самолет подбили. А Саша… Я уже работал начальником автоколонны. В 1994 году был в командировке в Караганде. Жил в гостинице. Пошел я побриться — а там очередь, 2 мастера. Один мастер пожилой такой, старичок уже, что-то к одному все приглядывается, приглядывается. Он его побрил, уже полотенцем вытер, приглядывается… И потом раз — до самого позвоночника, — Илья Николаевич проводит рукой по горлу, а я, на автомате, закрываю свое горло, — перерезал ему горло. Его увезли, нас, свидетелей, переписали, сразу дали повестки — завтра в милицию явиться. Пришел я на второй день в милицию, мне говорят: «Иди на второй этаж, к следователю». Я и поднялся, постучал, захожу, смотрю, — мама родная! Саша сидит!…Он меня из гостиницы забрал, и я месяц, пока был в командировке, с его семьей жил. Вот так.

—Илья Николаевич, а что Вы считаете главной победой в вашей жизни?
Мой собеседник замирает и начинает издалека.

-Я очень рано научился читать и писать. И в первом классе я просидел всего месяц, меня сразу во второй перевели. Уже в детском возрасте я написал одно стихотворение, простое, дурное… И когда я по работе переехал в центральный Казахстан, там был одновременно и начальником отдела эксплуатации, и секретарем партийной организации автопарка. Мне много писать приходилось: бумаги, документы, отчеты, доклады, — этим я занимался до самой пенсии.
В это время мой взгляд падает на стопку книг. Книг Ильи Николаевича. Стихи, проза, воспоминания о войне…

В 2005 году, когда я сюда переехал, встал на учет в местный Совет Ветеранов. Мы жили тогда в старом Вартовске. И меня попросили стать председателем первичной профсоюзной организации Совета Ветеранов поселка. Я работал с ними год. Один фронтовик жил по Первомайской, инвалид 1 группы, лежачий. Я часто к нему ходил, разговаривал, потому что он был один, к нему никто не ходил. А я, как руководитель организации, беседовал с ним, он рассказывал истории с фронта… Столько историй! И тогда я сел и написал книжку. Потом сам пошел в типографию и отпечатал за 10 тысяч 50 экземпляров, которые подарил Хохрякову — мэру. И потом этому фронтовику, инвалиду, после этих книг пообещали дать квартиру, переселить из дома.
С этого началась новая страница в жизни Ильи Полещука. На его счету сейчас 10 книг — и стихи, и проза. Одна из них посвящена его супруге Анне Кузьминичне. Они воспитали 4 сыновей, 10 внуков, 12 правнуков. Писать он продолжает и по сей день. Илья Николаевич — член Содружества писателей города, обладатель литературных премий, а в прошлом году стал членом Международного писательского союза Северной Америки.

Вопреки диагнозу

Анастасия Миннуйлина, мастер спорта России по парапауэрлифтингу, победитель первенства
Европы и Мира, член сборной ХМАО-Югры и России по парапауэрлифтингу. А еще — счастливая жена и мама полугодовалого малыша. И все это вопреки диагнозу и прогнозам врачей, ведь она родилась семимесячной, с врожденным диагнозом ДЦП, ее вес был всего лишь 1 900 г.

-Какую роль в Вашей жизни сыграл спорт? — Именно с этого вопроса я решаю начать разговор, потому что не знаю, как он пойдет. Не уверена, какие вопросы можно задавать, а какие нет. Когда мы говорим о людях с ограниченными возможностями здоровья, так уж повелось, возникает неловкость. Будем честными: нам страшно. Нам страшно обидеть, задеть, сказать не то.

-За меня особо никто не боролся, врачи сказали только: «Ждите!» Я выжила, но не набирала вес. Нас с мамой долго держали в больнице, сказали, если ребенок за сутки наберет хотя бы 100 грамм, то будете дома. Если нет — будете в больнице. Мама боролась за меня, вес я все-таки набрала. И тогда началась борьба за мою жизнь, за мое здоровье. Мама водила меня по больницам и реабилитациям…
Красивая, молодая девушка сидит на диване в уютной комнате и так спокойно рассказывает о тех моментах в жизни, от которых у меня внутри все холодеет и по коже бегут мурашки. А она выдержана, женственна, уверена в себе. Вызывает восхищение. Анастасия продолжает:

Спорт сыграл большую роль в том, какая я сейчас и, наверное, благодаря нему я чувствую себя даже здоровым человеком.

-Какое спортивное достижение вызвало у Вас самые яркие эмоции?

Самая большая моя победа — это мои первые крупные соревнования — Чемпионат Мира в Дубае в 2013 году. Это были мои последние юниорские соревнования, мне было 18 лет на тот момент.
А вообще моя самая большая победа — это то, что я пришла в зал. Не каждый здоровый человек может себя пересилить, ищет отговорки… Я в зал пришла с пятого раза! Мне было 12 лет. Первый раз мне не понравилось. Я училась в школе во вторую смену, а в зал ходить могла до обеда. А там бабушки, дедушки, дети с совершенно другими диагнозами… Я испугалась. Ушла. Пришла через месяц, потом снова сказала маме: «Все, я больше не хочу». Были такие «качели». Потом уже тренер, с которой я познакомилась там, и которая впоследствии привела меня в спорт, подошла и прямо сказала: «Решай, будешь ты ходить?» Я согласилась. Она мой тренер и по сей день — Муза Владимировна Гайфетдинова, спасибо ей!
Изначально всюду Анастасию водила мама, девушка плохо ходила, только с поддержкой. Сейчас, благодаря спорту, занятиям и поддержке — уже моральной и эмоциональной от близких людей — она вполне уверенно передвигается сама.

-Анастасия, а в какой момент занятия в зале из полезного хобби переросли во что-то большее?

-Мои первые крупные соревнования — чемпионат России, который проходил в Суздале. Я подняла там, кажется, 37 килограмм и заняла 3 место. И все тренеры, наши, окружные, старший тренер сборной России, у меня спрашивают: «Тебе понравилось? Ты довольна?» И я им спокойно: «Ну так, пойдет». Тогда они еще удивились, первый раз приехала, 3 место заняла и говорит: «Пойдет!» Я тогда, наверное, не до конца понимала и осознавала… Мне было 14 или 15 лет. Я начала ездить на сборы, знакомилась с другими ребятами. А потом меня впервые взяли на тренировочные сборы в другой город, которые длились 9-10 дней. Я впервые уехала от мамы, а она каждые два часа мне звонила. И когда я увидела масштаб того, как проходят тренировки, увидела, как тренировалась сборная России, я поняла, что это тяжелый труд, работа, но вместе с тем это очень интересно! И когда уже после этих сборов на очередных соревнованиях я заняла 2 место, поняла, что все это не просто так. И завлекло.

—Как я понимаю, сейчас у Вас перерыв в спорте — Вы стали мамой? — Пока мы беседуем с Анастасией, ее супруг с сыном ждут в детской. Оттуда доносятся детское агуканье и мужской голос: папа с сыном общаются.

-Да, сейчас заниматься сложно, у меня буквально первая тренировка после декрета. Пока строить планы тяжело, был большой перерыв — год. Сперва пандемия, потом я забеременела. Сейчас моя самая главная цель — войти в ритм и подготовиться к Кубку России.
Для нее, как для спортсмена, год — большой перерыв. А я думаю о том, что это очень мало: Анастасия всего спустя полгода после рождения ребенка возвращается к тренировкам. Как по-разному воспринимается время у тех, кто занят в спорте высоких достижений, и у обычных людей. И понимаю, что разговариваю, в первую очередь, не с девушкой с ограниченными возможностями здоровья, а спортсменкой. И неважно, что это — адаптивный спорт.

—Адаптивный спорт помог Вам адаптироваться?

-Самое главное для человека с нарушениями — это социализация в обществе. Не всё общество нас воспринимает. Даже меня с таким легким диагнозом. А я считаю свой диагноз легким! У меня парапарез нижних конечностей, при этом обе ноги работают, правда, не в полную силу. У меня здоровые руки. И то общество не готово меня воспринимать. Особенно дети, нынешнее поколение… Не все знают, что есть такие люди, такой спорт. И самое важное, что дал мне спорт — это социализация. Когда ты выходишь на улицу и уже не боишься, что на тебя косо посмотрят, что-то скажут вслед… Это все есть и сейчас, просто я перестала обращать на это внимание. Не реагирую. Это они смотрят, а значит их проблемы, их восприятие, я не пропускаю это через себя.

—А как было в детстве?

-Было очень тяжело. Я училась в обычной школе. Первые 4 года в коррекционном классе, и это было просто. А потом, в старших классах, особенно 9–10-е, стало сложнее. Мы — подростки, а подростки злые. Был мальчик, который меня постоянно задирал. Он с другом все время надо мной издевался, прикалывался… Они не подходили, ничего не делали, просто говорили, но меня это очень сильно раздражало. Я плакала все время. Злилась на него, может даже что-то желала… Терпела, а потом подошла к завучу и сказала: «Мне надоело, я пожалуюсь маме.
А потом один из этих мальчиков пришел в наш тренажерный зал в Олимпию и увидел, чем я занимаюсь, что я делаю. А я — увидела его глаза. Этого было достаточно. Я — девчонка, над которой он всю жизнь издевался в школе, жму штангу… Он отводил взгляд. И я поняла, что достигла того, чего хотела.
А я, смотря на Анастасию, поняла, что беседую по-настоящему со счастливым человеком.

С войны не возвращается никто

Марат Исмагилов, председатель общественной организации ветеранов боевых действий «Красная Звезда». Он прошел Афган, вернулся с Войны. Однако в интервью он часто говорит, что с войны не возвращается никто.

Марат Исмагилов призывался из Нижневартовска, и о том, что он, скорее всего, попадет в горячие точки, знал сразу.

-Мы все «болели» воздушно-десантными войсками, и я туда умудрился попасть. В легендарную 103 дивизию. Легендарную, потому что 103 дивизия в Советском Союзе была негласно «пожарной» дивизией. Где бы ни происходил конфликт, в его урегулировании принимала участие 103. И она же была одной из самых воюющих дивизий на территории Афганистана — все горячие точки закрывали пацанами из 103. Так было по умолчанию… И если честно, какое-то предчувствие было, что попаду туда. Даже стремился наверное.
Страха, говорит Марат Исмаилов, не было. И большую роль в этом сыграло военно-патриотическое воспитание, которое в то время было на высоком уровне.

—Как Вы узнали, что Вас отправят в Афганистан? И как Вас готовили к этому?

-Учебка у нас длилась полгода, готовили очень серьезно, одни из лучших педагогов Советского Союза. Они знали, что отправляют нас в горячую точку, поэтому подходили очень тщательно ко всем вопросам. Это был 301 учебный парашютно-десантный полк в Прибалтике. Гоняли нас «и в хвост, и в гриву», филонить не было возможности. Что попаду в Афганистан, знал сразу. Наш полк готовил 97% — Афганистан, и только 3% — Германия, Польша. Поэтому заточены были именно на подготовку в горячую точку.
Через полгода их отправили в Афганистан.

Вылетали мы осенью с учебки. В Прибалтике тогда было достаточно прохладно. И когда мы туда прилетели, удивление было от того, что жара, как гвоздем к земле прибила. Вылетали — было около 0, а прилетели в +38. И страха не было, было удивление. Удивляло все: начиная от земли, по которой ходишь, заканчивая менталитетом, самой территорией. Все же это Гималаи — самые высокие горы на планете.

—Когда пришло осознание, что все это серьезно. Что война — это страшно?

Вы удивитесь, но в учебке было страшнее. По-серьезному готовили, нагрузки были такие — просто запредельные. А там первое время было ощущение, что мы просто отдыхаем. Несмотря на то, что где-то стреляют… По сравнению с учебкой — это было легче.

—А психологически? — я пытаюсь понять, но мне сложно. Поэтому некоторые вопросы выскакивают сами, не из подготовленного заранее списка.

-Готовили психологически. В этом и вся фишка. Готовили именно к войне. Нехорошие слова, но это правда: что-то человеческое вышибали. Потому что это иногда мешает. Просто делали вот таких вот машин. Это на самом деле и нужно было. Надо отдать должное, мы вернулись живыми! Да, с кривой психикой, но живыми.

—Что самое страшное на войне?

-Самое страшное — это не успеть. Выйти куда-то в какой-то район, где идет что-то и ты там должен быть, а ты задержался, опоздал и это повлекло за собой определенные последствия. Просто страх не успеть быть вовремя в нужном месте. Отсюда и все остальное — и страх потерять товарища и …
Марат Рафаилович замолкает, и мой следующий вопрос вылетает быстрее, чем я успеваю его осознать:

-Всегда успевали?
Мой собеседник тяжело вздыхает, и мне хочется отмотать эти секунды назад, и не спрашивать больше.

-К сожалению, нет…

-А как строились взаимоотношения с сослуживцами?

-Самое удивительное, что с войны никто не возвращается. Ни живые, ни мертвые. Мертвые — потому что они ушли. А живые — потому что они навсегда остались там. У нас психика заточена по-другому, нас уже не переделать: немножко другие ценности, другой подход, другой взгляд. Вот вы спрашиваете — как строились отношения…
Не было смысла врать. Потому что ты живешь в тесном коллективе, и завтра может все кончится. Там теряется смысл выкручиваться, обманывать.
Сегодня у наших ребят одна беда: кто-то их обманывает. Потому что они верят беспрекословно — психика такая. Элементарный пример: «Дай денег, завтра отдам!», и он сразу — «На! Тебе же надо!» И естественно, завтра никто не отдает.
Слово «Помоги» для нас это как сигнал к действию. Мы не думаем о последствиях, мы просто помогаем.
И это уже не исправить, как клеймо бычкам ставят, у нас вот такое клеймо: поствоенный синдром. Ваше поколение, наверное, его не знает… И дай Бог, чтоб и не узнали! Он был очень развит и после Великой Отечественной войны, и когда наши ребята пришли с Афгана…Часть из нас, это были, простите, бандиты. Вторая часть — это алкоголики, и третья часть — те, у кого психика покрепче, кто все это вынесли.
А после Великой Отечественной Войны это было практически поголовно, почти в каждой семье. Чтоб вы понимали, убить человека — это не просто так. Представляете, вы убивали и вам за это ничего нет, вы снова убиваете — и вам снова ничего за это нет. А потом вы приходите на гражданку и… понимаете, мне собаку сложней лишить жизни, чем человека. В нас эта ценность тоже убита. К сожалению. Но мы держимся!
Последнюю фразу Марат Исмагилов выдает с обаятельной улыбкой. А я пытаюсь понять и осознать все то, что он мне сейчас рассказал.
-Вы сказали: тех, кто вернулся, можно разделить на 3 категории?

-Да, и поэтому нам необходима реабилитация, постоянная, регулярная. Как только ее прекращаешь — ребята срываются.

—А что Вам дает силы держаться?
-Семья. Дети. Родные, близкие. Я в 21 уже стал папой. И если честно, я себя забиваю работой.

—И что в жизни Вы считаете самой большой победой?

-Мою семью, — даже не задумываясь Марат Исмагилов сразу ответил на вопрос.

Это наши дети. Действительно наши.

Старшей дочери Алевтины — 26, у нее есть уже свои дети — дочки. А вот сама Алевтина Гарькаватая во втором браке снова стать мамой смогла не сразу, а только после того, как увидела фотографию маленькой девочки, которой искали новую семью. С первого взгляда она поняла — ей нужен этот ребенок. А ребенку нужна любовь и забота, которую могут дать она и супруг.

—Как Вы пришли к такому важному решению, стать приемными родителями? — Алевтина долго не решалась встретиться со мной, чтобы рассказать свою историю. И сейчас явно волнуется, но все же начинает свой рассказ.

-Я второй раз замужем и у нас с мужем не получилось завести детей. От первого брака у меня уже взрослая дочь, ей 26. А у мужа детишек вообще не было. С этого все и началось. Мы все время разговаривали, было в мыслях взять опеку… И однажды, в 2019 году, я говорю: «Давай я пойду хотя бы учиться в «Школу приемных родителей», чтобы хоть с чего-то начать».
На курсах Алевтина познакомилась с Ириной, у которой уже была приемная девочка.

Однажды Ирина подошла ко мне и спросила: «Вы уже определились с детьми?» А я вообще не знала, откуда их брать! Даже если отучусь, где этих детей берут? Откуда? Как? Это же дети! Это же не так, что ты приехал, понравился ребенок, забрал и уехал. Я даже не представляла… И Ирина показывает мне фотографию девочки на телефоне… Ну и все. Я ночами не сплю — думаю про эту девочку. Понимаю, что мы должны ее забрать. Она еще на фотографии очень плохо выглядела…
На тот момент четырехлетняя Валерия, та девочка с фотографии, жила в деревне под Тюменью в неблагополучной семье. Отцу до нее дела не было, а мама, совсем еще молодая, сильно болела.

Я сказала мужу: «Вот, девочка». Он ответил: «Я согласен». А этой малышкой еще 3 семьи заинтересовались. Естественно мы переживали. Я сказала Ирине: «Больше никому про нее не говори, мы поедем и заберем ее, это наш ребенок!»

Когда они уже приступили к оформлению документов, выяснилось, что у маленькой Валерии есть родной брат, который старше ее всего на год.

Я говорю мужу: «Забираем мальчика тоже. Как раз ты хотел мальчика, а я — девочку! Но мальчик в то время был еще в больнице. Мы начали созваниваться, ездить в эту деревню, познакомились с детками, с мамой, с бабушкой… И когда уже поехали забирать Лерочку, она караулила у окон, ждала нас…
Однако забрать — мало. Необходимо еще и оформить все документы, а на тот момент мама детей не была лишена родительских прав.

Для того чтобы оформить опекунство над детьми, мать должна быть лишена родительских прав, и дети должны находиться в детском доме. Но этого ничего не было, а оформляется это очень долго. Ждать мы не хотели. И очень не хотели, чтоб дети попали в детский дом…
В этот момент важную роль сыграла биологическая мать детей: она сама написала отказ от них. На первый взгляд это кажется ужасным — как живая мать может сама, добровольно, отказаться от своих детей? Но так кажется. И только на первый взгляд.

Понятно, что семья неблагополучная. Но мама детей очень сильно болела…Тоже, конечно, неблагополучная, хотя неплохая девочка, совсем молоденькая, ей было 25 или 26. Она понимала, что у нее нет возможности ни воспитывать, ни растить, ни содержать… Она с нами познакомилась, узнала поближе, так и решила отдать нам детей. Было просто удивительно, когда мы приехали забирать девочку, а Лера довольная, скачет по всему дому, а мать с отцом к этому спокойно относились.
Год назад кровная мама детей умерла. Ни ее, ни кровного отца дети сейчас даже не помнят.

Лера была очень напугана, когда мы забрали ее и ехали уже на машине к себе. Мы не могли даже нигде остановиться покушать, она боялась, что мы ее бросим, оставим. Причем этот страх был еще какое-то время, пока она не привыкла…

Валерия очень открытая и добрая, очень хорошая девочка! Но она изучает людей. Не по-детски. Рассуждает как взрослый человек! Это просто удивительный ребенок, маленькое чудо, — когда Алевтина начинает рассказывать о детях, вижу слезы на ее глазах. Да и сама, слушая эту историю, чувствую, как внезапно и мои глаза начинает печь.

-Я даже сейчас не представляю, каким образом нам удалось пройти через уйму инстанций, чтобы оформить права на Лерочку. А Максима мы забрали позже, когда его уже выписали, он 2 года провел в больнице.

-Он такой маленький 2 года один там лежал? — Я спрашиваю и пытаюсь понять, что меня здесь шокировало сильнее: что малыш 2 года провел в больнице, или что он был там один.

-Да. Там даже дети маленькие, грудные, одни. Такая больница… Мы до сих пор туда ездим, передаем вещи, игрушки, помогаем, чем можем. Бывает так, что мама просто приведет туда ребенка и оставит его. Не забирает. И не приходит… Там и с детского дома детки лечатся, — Алевтина замолкает, как будто вспоминая ту больницу. Продолжает…

-Максим очень нас ждал…. Мы как-то приехали в больницу, навестить, еще до того, как его выписали, и мой супруг, Руслан, пошел поговорить с мальчиками, которые его обижали. Максим потом к нему подошел со словами: «Ты — мой папа!» И когда мы уже забрали его — он был такой счастливый! До этого врачи жаловались, что он все время плачет, хочет домой, хочет, чтоб его забрали.

Максима из больницы удалось забрать спустя почти год. К этому времени Валерия уже называла Алевтину мамой.

Когда мы ехали, сказали Максиму: «Ты теперь будешь жить с нами, и как хочешь, так нас и называй, можешь мама и папа…» И он сразу: «Да, конечно, мамочка, папочка!» Никаких с ним проблем и сложностей не было…

Даже когда Алевтина и Руслан забрали девочку, они до конца еще не были уверены, что удастся оформить все нужные документы. И поэтому не спешили предлагать ребенку называть их мамой и папой — а вдруг.

Боялись, что привыкнет сейчас, а вдруг нам ее не отдадут! Говорили: «Называй нас тетя Аля, дядя Руслан.» Для нее наши имена были очень сложными. Она не могла их запомнить! А у меня же еще внучки есть, маленькие, они меня бабушкой называют! И она нас то бабушкой с дедушкой называла, то потом просто — он и она. Как-то Руслан ушел, и Лера говорит: «Все, он ушел.» А я ей: «Кто ушел?» Она продолжает: «Он ушел.» «Ну кто?» — допытываюсь я. «Ну твой мужчина!» — Алевтина смеется, с любовью вспоминая этот случай, и продолжает. — Она такое чудо! А когда мы поняли, что все получается, что уже идет оформление, мы ей сказали: «Лерочка, если хочешь, называй нас папа и мама.» И она аж вздохнула, ей как будто стало легко, что уже не надо у себя в голове придумывать, кто мы такие… И она сразу начала нас папа с мамой называть.

-Что Вы считаете самой большой победой в Вашей жизни?

-Я думаю, что у нас именно эти дети и должны были быть. Я вообще не понимала, как это – взять ребенка в семью!? Это же дети, их нельзя выбрать, перебрать, посмотреть, а потом вернуть! И было так страшно. А сейчас я понимаю — это наши дети, действительно наши!
Алевтина говорит это дрожащим голосом и уже не скрывает слез. Слез и счастливой улыбки.

-Как таковых побед-то и нет… А дети — просто хотелось сделать в жизни что-то доброе, быть кому-то полезными, хоть чем-то, хоть как-то. Дочка выросла, у нее своя семья, а мы с мужем… какая-то жизнь была у нас… эгоистичная. Не хотелось такой. Теперь Руслан с Максимом пропадают в гараже, он учит его всяким мужским премудростям. А Лерочка постоянно со мной. Когда приходит старшая дочка с внучками — они все вместе играют, смеются… Это ли не счастье?! Это ли не победа?